Я родился в 40-м году в семье военнослужащего в Полтаве. В 41-м году я был уже в Симбирской губернии, то есть в Ульяновской области, на станции Инза. Это была дорога на Самару, дорога на Симбирск и путь в Москву… В 45-м году в этом месте вдруг, так сказать, по благословению И.В. Сталина, иначе было никак нельзя, открыли православный храм Николая Угодника (построен он был незадолго перед революцией, затем закрыт, использовался как зернохранилище - ред.) В храме этом последним священником, до закрытия, был протоиерей Василий.

***
Я помню стены этого храма, они были бревенчатые, ещё не покрашены, ничего не было сделано, но алтарь был замечательный, позолоченный. Привели меня туда в 6 лет, крестил меня отец Дмитрий Каштанов, или «поп Каштан», как говорила мордва.

Церковь эта была на 5 районов одна… Вот в этом храме меня крестили. В передней храма, батюшка отец Димитрий Каштанов, Царствие ему Небесное, тогда поднял меня, крякнул, я тяжеленький был. Да…

Бабушка меня водила в этот храм причащать, между прочим она мне сказала мне перед смертью (умерла она в 51-м году, когда мне было 11): «Лёнечка, не поддавайся своим товарищам, эти товарищи пойдут по ложному пути…». Ну я, так сказать, с опаской относился к партийным товарищам, хотя со всеми старался быть дружным, и к своим даже-таки корешам по улице. И, в общем-то, ходил в церковь…

***
Роль этой церкви Николая Угодника и для меня лично, и для всего того края, была огромна: одна церковь была на пять районов. И вот когда приезжали пригородные поезда, один с Рузаевского направления, а другой с Барыша, то прямо тянигой народ шёл в храм после войны; 45-й год (меня в 46-м крестили), прямо вот посмотришь: прямо длинные такие цепочки. Народу было много, было горе всенародное. И вот церковь, так сказать, а в церкви были тогда уже священник диакон Павел, отец Димитрий Ермишин и отец Григорий Ефремов. Трудились очень. Службы были только по праздникам…, все (священники- ред.) были мокрые, особенно летом. Труд был неимоверным. Потом ещё разрешали ездить по сёлам причащать (тогда ещё разрешали), отпевать по деревням. В общем, работы было очень много, а духовенства не хватало…

***
Так вот, хочу сказать, что я там наблюдал на Пасху. Однажды, никогда не забуду, у нас было три хора. Первый хор - это народный хор, там пели мордва и все, кто более или менее умел кричать, петь… - шумный, крикливый, народный хор. Второй хор пел с правой стороны, это был Кетовский хор…, пел по нотам, туда не всех пускали, у них бывали спевки, пение было замечательное. А вот третий хор… Третий хор я видел только один раз: это такие худые, очень такие дисциплинированные, такие поджарые, похожие друг на друга, и в тоже время непохожие – монашки (из разоренной Шиханской обители - ред). так вот, вот эти три хора договорились между собой, как им петь. Кетовский хор пел самые лучшие песнопения, мы там простонародно подкрикивали, я тоже пытался, у меня был голос, становился в хор, прислуживал в алтаре. А монашки договорились, что им что-то там дадут, и они, конечно, хорошо пели… Совершенно другое пение, другой регистр звука…, их было мало, но их слушали, народ слушал… И вот я чувствовал, что где-то в душе народа, внутри, есть что-то такое, что вот кто-то за мир Богу молится. Я думаю, что вот эти монахини-то. Они все были в гражданском, но я узнал, что это монахини, в алтаре-то мне сказали, кто это. То есть я увидел то, чем была Россия: модный хор, простонародный хор и элитный хор вот этих вот молящихся монахинь. Их уважали…